«Дедушка кричал, что я позорище для семьи». Репортаж из женской колонии, где сидят закладчицы наркотиков

Я разглядываю рисованный плакат, который объясняет, что за мобильный телефон можно угодить на СУС, то есть строгие условия содержания. Мы в ИК-5, и мне предстоят интервью с девушками, которых в народе называют закладчицами. Забегая вперед, скажу, что многие очень располагают к себе, и это отдельная дилемма для журналиста. А еще я сильно нервничаю. О чем их спрашивать? И согласятся ли они говорить? Сотрудники ФСИН подбадривают: «Согласятся. Главное — не называй их заключенными, потому что они — осужденные». С ударением на букву «у». А в чем разница? В том, что заключенным может быть кто угодно, даже пребывающий в СИЗО, а осужденный — это человек на полпути к новой жизни. Скоро сам поймешь. Ну окей. Подробности —в материале Артема Краснова, журналиста 74.RU.

Эля выглядит студенткой, но провела здесь уже 7 лет, сев в 19. Окончание ее срока приходится на 2025 год. Девушка работает в телецентре колонии, и я спрашиваю, привлекает ли ее, например, профессия блогера, ведь она научилась монтировать видео и держаться перед камерой. Она смущенно кивает.

— Да, молодое поколение занимается этим, но так как я пропустила очень многое… — она сомневается и добавляет. — Но, думаю, еще вольюсь.

Сказка о потерянном времени. Пока не столкнешься лицом к лицу, даже не осознаешь, насколько беспощадна статья 228 УК РФ. Она наказывает за приобретение, хранение, перевозку, изготовление и переработку наркотических веществ. Большинство моих собеседниц получили по 8 лет колонии общего режима, а ввиду тяжести статьи условно-досрочное освобождение положено им не ранее чем через три четверти срока, то есть они проводят здесь по 6 лет, некоторые — больше.

Эля и ее коллега по телецентру Алина не похожи на обитательниц колонии, образ которых рисует воображение. И они не исключение. Смотришь на лица и думаешь: «Блин, как вы могли здесь оказаться?» Но профессия закладчицы в 19 веселых лет не кажется чем-то таким уж преступным, всё же не ограбление банка. А сроки при этом порой сравнимые.

Скажу кощунственную вещь, но территория ИК-5 в Металлургическом районе Челябинска напоминает спортивный лагерь или, допустим, войсковую часть. В центре — плац, рядом стойка с надписью: «Инфо-5», на стене — огромный баннер. На баннере счастливая семья: мама, папа, двое детей, все чистенькие и светлые, как с рекламы ипотеки. Под плакатом толпятся женщины в одинаковых робах, ватных штанах, в теплых платках поверх голов. Они ждут, когда откроют ворота. Но ощущения «тюряги» здесь нет, есть чувство выхолощенности, отрезанности от мира: ни интернета, ни привычных увеселений, ни банальной (и родной) грязи. Всё вычищено и вышкурено. И здесь не так-то просто представить, какая жизнь течет за забором и какой там сейчас век.

Вокруг плаца невысокие здания, за ними — жилые корпуса. Есть детский сад, куда ходят дети до 3 лет: их мамы живут в отдельных, похожих на квартиры помещениях, днем работают, а вечером забирают чад к себе. Фотографировать здесь, понятно, запрещено.

Еще на территории ИК-5 есть швейная фабрика, и туда мы тоже сходим, но сначала заглянем в карантинный корпус, где первые три недели находятся вновь прибывшие.

Вообще в ИК-5 сидят не только за наркотики: есть осужденные по 105-й статье (убийство) и по 158-й (кража). Но закладчиц в последние годы стало так много, что они доминируют, поэтому репортаж из колонии мы решили посвятить им. Тем более эта проблема стала очень молодой.

Аня (имя изменено) этапирована из следственного изолятора и только постигает порядки колонии: учит распорядок дня, тщательно заправляет постель, внимает инструктору. Ее комната выглядит стерильно, как больничная палата.

— Сейчас очень много заезжает в СИЗО по 228-й, — говорит она. — Это очень, оказывается, страшно, но пока не столкнешься, честно говоря, не видишь и не понимаешь, насколько это серьезно и какие сроки.

Аню сдала знакомая, которая и привела ее в наркоторговлю. Эту знакомую задержали с большим весом, и ей грозили самые лютые части статьи 228 УК РФ — до 15 лет. Она согласилась сдать подельников, чтобы уменьшить себе срок, и Аня думает, что знакомая сагитировала ее заниматься этим «бизнесом» именно на такой случай: чтобы иметь «тормозной парашют». В день задержания они вместе делали закладки, но, как оказалось, полиция уже ждала. Больше ту знакомую Аня не видела: говорит, в СИЗО ее не было, и, возможно, та отделалась подпиской за сотрудничество со следствием.

— Я не больше месяца занималась, — признается Аня. — Сначала идет подготовка, вас обучают, как правильно делать закладки, как обрабатывать фотографии, как описания составлять. Стажировка такая. Всё это длится две недели, то есть почти официальное трудоустройство, — невесело шутит она и добавляет, — теперь вот официальное на 8 лет. В общем, проходишь обучение, тебе дают маленькую работу, скажем, разложить 15 штук. Разложила — дали еще. Так и пошло.

— А это действительно большие деньги? — спрашиваю я. — Нет такого, что в каком-нибудь супермаркете на кассе заработаешь плюс-минус столько же без всяких рисков?

Аня смотрит на меня, как на блаженного, и терпеливо объясняет:

— Плюс-минус столько же не заработаешь. Тут ты получаешь зарплату дважды в неделю, и каждая зарплата втрое больше, чем на кассе за весь месяц. Но вы для чего спрашиваете? Выгодно ли это? Нет, не выгодно. Месяц красивой жизни не стоит таких мучений.

Легкие деньги отключают рассудок. Это как найти чит-код в игре, когда получаешь неограниченный доступ к ресурсам и кажешься себе неуязвимым. Я спрашиваю, являются ли деньги основным стимулом? Аня нахмуривается:

— Стимул — неправильное выражение. Нет, не только деньги влияют, кто-то сам употребляет, и ему нужны наркотики для себя, чтобы не тратить из семейного бюджета. Я тоже употребляла. Бросить было не так сложно: просто сменила окружение полностью. Окружение сильно влияет. Ты непроизвольно создаешь вокруг себя мир, который был бы удобен тебе, чтобы продолжать употреблять всё больше, больше. Ты делаешь так, чтобы от тебя кто-то отвернулся, чтобы не звонили. Какие-то люди становятся неудобны, неинтересны, они не в твоем круге общения, ты выкидываешь их из жизни. И создается свой мирочек, где тебе хорошо, где никто не осуждает, а потом щелчок, тебя арестовывают, и тут ты начинаешь сознавать, понимать…

У Ани двое детей: дочери 14 лет, сыну 3 года. Когда-то она работала поваром в магнитогорских кафе и ресторанах, профессия ей нравилась, и дела шли в гору (кто-то из сопровождающих замечает, что, кажется, ИК-5 приобрела хорошего кулинара). Но Аня ушла в декрет, выпала из обоймы, потом был второй декрет, а потом — колония. У нее была мечта вернуться в профессию повара, думала даже купить фуд-трак на деньги, заработанные на наркотиках, но потратила совсем на другое.

— Очень многое потеряла… — говорит она тяжело, сохраняя при этом бодрое выражение лица. Ее голос хрипит через боль. — В первые четыре месяца от меня отказались родители, не общались со мной. Я писала им письма, они не отвечали. Но потом сердце их не выдержало, приехали, поругались, помирились. У меня папа горячих кровей, думала, убьет. Но теперь всё хорошо. С дочерью каждый день разговариваю по телефону, может, и неправильно, что она всё знает, но как я ей объясню, что мамы 8 лет не будет дома? Она говорит: «Мамочка, я буду ждать тебя всегда». С сыночком в ладушки через стекло играем.

Тяжелее всего было в первые недели в СИЗО, потому что приходилось сидеть за «броней» (железной дверью), ездить на следственные действия и суд за сотни километров, почти все дни проводить взаперти. Оказавшись в ИК-5, Аня чувствует даже некоторое облегчение, хотя впереди еще 7 лет. Статья 228 УК, кстати, настолько тяжелая, что даже время в СИЗО засчитывается день за день, поэтому год и два месяца сократили ее срок, но не радикально. И всё равно она рада наступившей определенности.

— Здесь хоть небо видишь. Мы гуляем, в столовую сами ходим, коллектив, опять же. А еще зарядка по утрам: ну где еще будешь делать зарядку? — смеется она.

Аня уходит, а на прощание говорит, что скоро выйдет в отряд и там ей сделают точный расчет срока: когда возможно УДО, когда — перевод на исправительные или принудительные работы. Эти даты, вычисленные с точностью до дня, станут важными ориентирами. Ради этих дат Аня постарается соблюдать все правила, чтобы не упустить ни дня.

— 8 лет… — повторяет она обреченно. — Но, конечно, будем стараться, чтобы пораньше.

У Ани как будто конструктивный настрой, а еще хорошая способность к рефлексиям. Может быть, это ей и поможет.

В коридоре карантинного корпуса висит плакат, рассказывающий, почему люди испытывают сильный дискомфорт, если им говорят комплименты. Одна из причин — недостаточная самооценка, ложное стеснение, отсутствие веры в себя. В ИК-5 работают психологи: некоторые осужденные признаются, что заглядывают к ним, иногда просто чтобы остаться без посторонних, поговорить с кем-то с глазу на глаз.

Библиотекой заведует симпатичная девушка, но фотографироваться не хочет. Она тоже отбывает срок по 228-й статье и тоже надолго. Зато повезло с работой: все-таки культурное учреждение. На первом же стеллаже я замечаю штук 30 новых учебников по физике за 10-й класс. Для чего они здесь? Оказывается, многие попадают в колонию с незаконченным средним образованием и в этом случае обязаны пройти программу до 11-го класса. Касается это не только молодых, но и всех осужденных в возрасте до 30 лет. В остальном меню состоит из русской и советской классики, детективов всех сортов, исторических книг. Наверняка где-то лежит «Преступление и наказание».

Здесь есть самодеятельность, конкурсы, в общем, КММ — культурно-массовые мероприятия. У осужденных есть выходные, и в свободное время они обычно заняты чем-то созидательным, что важно не только для подстегивания времени, но и с точки зрения будущего УДО — все достижения идут в зачет.

«Я слишком рано начала считать»

Большая часть осужденных работает на швейной фабрике, где изготавливают разнообразную спецодежду: от кальсон до курток. Модели постоянно меняются, и многим это нравится.

— Бывает, одно и то же надоедает, но вообще нам дается каждый раз новая продукция, то есть учишься делать что-то другое, — говорит Юля. — Сшила какую-нибудь модель впервые в жизни — и такая радость: «Круто, ты самая крутая, ты смогла!» А если у кого-то не получилось, то вообще ты трижды крутая (смеется).

До колонии шить Юля не умела и, когда впервые увидела машинку, думала, что не освоит это ремесло. Но сейчас она швея-наставник, учит вновь прибывших, а после выхода из колонии планирует остаться в той же стезе — пойти на швейную фабрику. Окончание срока у нее скоро, в сентябре 2023 года.

— Самое сложное — это первый год и последний, — признается она. — В первый год ты адаптируешься, ничего не знакомо, людей не знаешь, режим не понимаешь. Ложиться нужно рано, вставать рано… А в последний год я очень рано начала обратный отсчет и уже не могу остановиться. Последние шесть месяцев тянулись как шесть лет. Я уже в днях посчитала: на сегодня мне осталось 174 дня. Я в банях посчитала, в яйцах (нам яйца дают), в зарплатах. Мне нравится считать в продукциях: вот мне осталось шесть партий отшить, шесть зарплат получить. Это звучит лучше, чем шесть месяцев.

Работая закладчицей, Юля подспудно осознавала риски, но была убеждена, что поймают кого угодно, только не ее. Остановиться, по ее словам, невозможно, потому что деньги даются без усилий. На что они тратились? Юля смотрит на меня поверх швейной машинки озадаченно:

— Я вот тоже сижу и думаю: «На что они тратились?» Ни на что. На себя, на какие-то телефоны, одежду, а толком ни на что. Можно было, наверное, машину купить, квартиру. Но легкие деньги как приходят, так и уходят. А сейчас еще срока такие большие дают. Я жалею. Ну ради трех месяцев легких денег отдавать шесть лет жизни… Дочка без меня выросла: ей было девять, сейчас ей шестнадцать, все важные моменты произошли без меня.

После выхода из колонии Юля хочет насидеться дома с мамой и дочкой, а потом искать работу. Она переживает перед встречей со взрослой уже дочерью.

— Мы не говорили ей, что мама в тюрьме, она маленькая была, можно еще было что-то наврать, — продолжает Юля. — Сейчас она понимает, но вслух это не обговаривается. На свидания ее не привозят, мама не хотела, чтобы она эту обстановку видела. Она, наверное, ростом уже с меня… Я, конечно, вижу ее, по видео общаемся, по телефону каждый день. Я всё про нее знаю, про оценки, про то, какие она ресницы сделала. Для меня это непривычно, конечно. Для меня она всё равно будто маленькая. Выйду, не знаю, как будет. Переживания есть. Страшно.

В колонии действует четкий распорядок и столь же строгая дисциплина. Это чувствуется, например, по тому, как почтительно останавливаются осужденные, когда мы проходим мимо. А еще здесь человек никогда не бывает один, и для многих это само по себе испытание. Настя в колонии с 2021 года, и срок у нее по местным меркам не очень большой: по плану она выйдет в 2025-м, но может и раньше.

— Жить в обществе постоянно — это тяжело, — признается она. — Ты не можешь побыть одна, не можешь показывать свой характер, потому что другие люди не заслужили того, что у тебя в голове. Постоянно хочется домой. Я привыкла к такой обстановке, но с пеной у рта рвусь домой.

Близкие восприняли ее заключение плачевно.

— У меня дедушка был большим руководителем, а я, можно сказать, опозорила его. Я первая, кто в семье села. Он сначала отреагировал ужасно, кричал, что я позорище. Но потом уже говорил, что это большой урок и всякое в жизни бывает, главное — не опускать руки, набраться терпения, не сдаваться.

С мамой Настя не общается, говорит, такие отношения сложились с детства. Она рано повзрослела и уже с 13 лет чувствовала себя ответственной за свою жизнь. Как связалась с наркотиками?

— Не знаю, как объяснить, — задумывается Настя. — Была словно игра какая-то… Ты словно несешь на своем горбу какое-то наказание. Есть осознание, что тебя поймают, но ты идешь, как под гипнозом, делаешь. Обстоятельства прижимают тебя к этому делу. Не знаю, как объяснить. Да, деньги влияют… А скорее всего, просто от нечего делать. Не было занятия, не было работы, а это легкий путь, легкий заработок.

Настя окончила 9 классов и училась в колледже, когда ее задержали. Программу за старшие классы она проходит уже в колонии, а после выхода планирует круто изменить свою жизнь. Если уж мечтать отчаянно, она видит себя руководителем или бизнесвумен, но еще ей нравится танцевать, и хореографии она посвящает почти всё свободное время: не остается даже на чтение.

— Тут я научилась держать себя в руках, научилась терпению, контролю над ситуацией, — говорит Настя. — Научилась видеть людей издалека: кто есть кто. Видно, чего от человека ждать, по его первой работе. Он или показывает себя, бегает, пытается чего-то добиться, или просто сидит, тянет время. И видно, кому лучше не доверять, чтобы лишний раз не обжигаться.

Время в заключении течет быстро: Настя научилась не думать о нем. Но поначалу было очень тяжело:

— Я больше пяти месяцев адаптировалась, даже не поняла, как вытерпела их. Казалось, один день идет, идет, идет. Теперь я не жду завтрашнего дня. У меня есть работа, у меня всё по порядку: зарядка, завтрак, развод, работа, репетиция, вечерняя поверка, отбой. Голова кругом, день за днем. Да, бывает, что надоедает работа, но я сразу за другую операцию берусь, более тяжелую, где логика нужна, допустим.

В телецентре ИК-5 Эля берет у меня небольшое интервью, расспрашивает о впечатлениях. Я отвечаю, что колонию изнутри увидел впервые и представлял скорее по американским фильмам: решетки, камеры, свирепые охранники, конечно. В ИК-5 совсем не так, даже решетки на окнах не везде. Здесь идет обычная трудовая жизнь, вахта, но есть ощущение стерильности, оторванности от мира, мысленной изоляции.

Эля осуждена на 8 лет. До задержания она училась в колледже на правоведа, работала в магазине бытовой техники, пробовалась на должность менеджера, но хотела чего-то большего, скажем, открыть свой бизнес. Я спрашиваю, почему она связалась с наркотиками? Из-за денег?

— Просто был тяжелый момент в жизни, — отвечает она. — Да, в том числе была потребность в деньгах, и тогда я не видела другого выхода, просто пошла — и всё. Я не была готова к такому сроку, старалась не думать об этом. Я не авантюристка, просто легкомысленно относилась ко всему.

— Это была пиковая ситуация?

— Не сказать что пиковая. Сейчас осознаешь, что тогда можно было найти и другой выход. Но в тот момент я не задумывалась.

— А родители? Как отреагировали?

— Они очень меня поддержали и до сих пор поддерживают, но очень тяжело… — ее глаза искрятся улыбкой, но, кажется, она готова заплакать. — Для них это был большой удар. Я очень боялась рассказать, а когда позвонила, они уже знали. Они пытались найти меня, и, когда я вышла на связь, папа уже был здесь, приехал, пытался помочь, нанять адвоката. Мне тогда было очень-очень страшно, но они не отвернулись.

После выхода из колонии Эля планирует в первую очередь помочь родителям.

— Я очень мало уделяла им времени. Мне было 19 лет, хотелось пораньше стать самостоятельной, жить отдельно. Я пожила полгода, но не была готова к этому. Сейчас мне 26 лет, хотя это не ощущается: все годы, которые я прожила здесь, не ощущаются.

Эффект субъективного времени обострен. Прежняя жизнь застывает в янтарной капле. Время, с одной стороны, несется, с другой — стоит на месте. Минимализм обстановки, рутина расписания, сосредоточенность на дате выхода — всё это выключает тебя из обычного времени, из всего XXI века, перенося в какое-то безвременье. Но там, за забором, продолжается жизнь, и она скачет галопом, просто уже без тебя, и осознание этого дается непросто.

— Монотонно это всё... — говорит Эля. — Одно и то же: режим, к которому мы привыкли, время будто остановилось. Не хватает общения с родственниками. И есть безысходность, когда не можешь им помочь в трудную минуту. У них время идет, есть праздничные моменты, есть беды, а ты здесь… Рождение племянницы… Я так этого ждала, а меня не оказалось рядом. Сестра сейчас беременна вторым, и я надеюсь хотя бы немножечко успеть. Хочется, чтобы круг людей сузился, чтобы остались самые близкие, родные. Когда долгое время живешь среди стольких людей, в женском коллективе… Всё равно это трудно.

Чтобы разрядить атмосферу, я замечаю, что потерянные годы есть и у людей, живущих на свободе. Годы, на которые оглядываешься и не понимаешь, что происходило. Иногда мы встраиваем тюрьмы внутри самих себя. Эля кивает:

— Этот опыт что-то дает тебе. Если бы я не оступилась, я бы на многое смотрела так же, как раньше. Сейчас всё пересмотрено. Действительно начинаешь ценить то, что раньше не ценила.

Эле предстоит провести здесь еще два года, может быть, меньше. Мы прощаемся. Из колонии кажется, что на свободе жизнь подхватит тебя потоком и вынесет к правильным берегам. В изоляции, в отсутствие разных влияний, человек видит себя другим. Сможет ли он удержать этот образ в голове, выйдя на свободу? Кто-то наверняка сможет. Кто-то нет. Это еще одно испытание.

Наркотики — чума, и она тем страшнее, что выглядит безобидной. «Я в любой момент брошу»: так говорят и те, кто употребляет, и те, кто раскладывает. А потом они оказываются здесь.

Я задавал всем один и тот же вопрос: неужели вы не осознавали серьезность статьи 228 УК РФ? Большинство отвечали: «Нет». Рассовывать фантики под елки — не то же самое, что бегать с пистолетом в маске или дубасить людей. Это не страшно. Это почти забавно. И в этом, наверное, есть и недоработка СМИ, потому что люди, похоже, не осознают тяжести статьи 228 УК.

Впрочем, сами осужденные считают, что большинство закладчиков поймут реальное положение дел лишь на своем опыте. Но, может быть, не все?

Этот материал — часть большого проекта 74.RU о местах лишения свободы. В первом выпуске мы рассказывали, как живут попавшие в СИЗО люди.

А вот почти детективная история о том, как сотрудники 74.RU ловили закладчиков.

Почитайте также исповедь наркоманов-торговцев о том, как они исковеркали жизнь себе и родным.